Они войну не выбирали. Очевидец чеченского конфликта рассказал о событиях того времени

25 с небольшим лет назад федеральные войска пришли на территорию самопровозглашённой Чеченской республики Ичкерия для восстановления конституционного строя. В итоге действия правительства обернулись кровопролитной войной между братскими народами на несколько лет, в ходе которой погибло более 5500 военнослужащих, но самые большие потери были среди мирного населения – от 30 до 40 тыс. жителей республики умерло в те годы (данные правозащитного центра «Мемориал» на момент окончания первой чеченской войны – прим. автора).

Во время первой чеченской кампании была полная неразбериха, несогласованность между частями. Парней, недавно окончивших школу, в декабре 1994 года бросили на Кавказ. О чём они думали в тот момент, когда узнали, что отправляются в Чечню? Что они там увидели? Как сложилась жизнь призывников после?

Небольшую часть той войны я увидела глазами солдата-призывника, по просьбе которого не публикую его имя. Герой интервью застал начало боевых действий в республике. Ниже вы прочитаете о том, какую роль удача может сыграть в жизни человека и о том, как безответственно командующие отнеслись к вверенным в их руки судьбам мальчишек.

— Сколько Вам было лет, когда попали в Чечню?

— Мне было 18. Призывался в армию в июне 1994 года. Служил в мотострелковой части в Ленинградской области.

— Какие были Ваши первые мысли, эмоции, когда узнали, что едете воевать?

— Мы ехали для восстановления конституционного строя, речи о войне не шло. Ещё на присяге нам сказали, что через полгода мы поедем в Южную Осетию, так как полк был миротворческим. За месяц до Чечни мы стали частью быстрого реагирования. После приказа Ельцина нас начали доукомплектовывать, брали всех подряд, то есть на место снайпера брали водителя, который никогда не стрелял, чтобы просто соблюсти численный состав. Я, к примеру, за полгода в армии стрелял всего один раз. Учений как таковых не было. Мы думали – войдём, поставим блокпосты, как в Южной Осетии, и будем отдыхать. Ребята, которые возвращались из Осетии говорили, что там не служба, а сказка: тепло, фрукты, вино. Плюс ещё и платили хорошо. Мы ехали в Чечню весело. До нас никто не довёл, что там у Дудаева армия и подготовленная. Даже офицеры не предполагали увидеть там войну, хотя были более осведомлёнными. Когда мы прибыли в Моздок, всё изменилось…

— Что происходило в Моздоке?

— Мы дислоцировались неделю на аэродроме. Помимо нашей части туда прибывали ребята из радиолокационной, и доходило до того, что им только там впервые дали автомат в руки. В капонирах (железобетонные сооружения для укрытия самолётов – прим. автора) сделали стрельбища, ставили мишени и учили парней стрелять. 25 или 27 декабря все наши поехали в Ханкалу, а я остался в Моздоке, где находились склады.

— Вас возмутило, что Вас оставили на аэродроме?

— Конечно! Сам командир части объяснил, что это из‑за моей фамилии (фамилия собеседника образована от мусульманского имени – прим. автора). «Поступила сверху неофициальная команда», – сказал он. Тогда ни у кого не было времени заглядывать в личное дело каждого и разбираться. Возможно, посчитали, что могу стать сочувствующим и перейти на сторону врага. Сперва я сильно расстроился.

— Когда всё изменилось?

— Тогда, когда на взлётно-посадочную полосу аэродрома с вертолётов начали выкладывать первые трупы. Их было очень много… Тогда я понял, что Чечня – это совсем не Осетия. Осознавать, что это надолго, я начал, когда ребята приезжали в лагерь и рассказывали о том, что там погибают и мирные жители. Потом все узнали, что гражданских было убито намного больше, чем солдат и боевиков.

— Вернувшиеся из Чечни рассказывают и пишут о том, что на войне была полная неразбериха. С чем лично Вы там столкнулись?

— 1 января нас впервые посадили в колонну со снабжением, и мы двинулись на Грозный. По пути остановились на ночёвку в селе Комсомольское. Наутро двинулись дальше. Доехали до трассы, на которой была развилка: налево – Грозный, направо – Аргун. Указатели к этому моменту уже были сбиты, но у офицеров были карты. Как так вышло, не знаю, может, они держали их перевёрнутыми, но вместо Грозного мы поехали в Аргун. Тогда Аргун был полностью под контролем боевиков, наших там не было. Мы доехали до моста и остановились. Сидим… И тут началась стрельба. Туман, мы ничего не поймём и вдруг слышим, как майор матом отдал приказ срочно развернуться. Оказалось, что по ошибке командиров мы поехали не туда. Мы остановились перед мостом только потому, что у них ума хватило понять, что на карте перед Грозным нет моста. Это спасло большую часть колонны. Мы вернулись в Комсомольское. Оказалось, что одного солдата убили (сопровождающего) и одного ранили. Это был единственный раз, когда я попал под обстрел. Мы сидели и думали: «Что делать?» и ничего не понимали. Но если бы мы тогда заехали на мост, я с вами не сидел бы и не разговаривал. А почему всё так случилось? Потому что командиры были пьяными. Они выпивали и 31, и 1, и 2 числа. И так было везде. Бардак, до конца никто ничего не понимал.

— Как было со снабжением?

— Когда нас бросили в Моздоке, никому до нас не было дела. Мы жили в палатках, на улице было плюс-минус 1, но всё равно холодно. Пока были дрова, топили ими, потом чем попало: сапогами, противогазами. Первый месяц было такое, что три-четыре дня питались только килькой в томатном соусе. Её было море. После мы сами нашли столовую, которая находилась в военном городке за пять километров от нас.

— Вы кого‑нибудь потеряли в первую чеченскую: друзей, сослуживцев?

— За первые два месяца было убито 140 ребят из нашей части. Большинство в новогодние праздники, во время штурма Грозного. И убиты они были своими же. Во время штурма ночью они заняли трамвайный парк и выбили оттуда боевиков, а утром прилетела авиация, и ей не доложили, что там уже стоят свои. Авиация кассетными боеприпасами проредила многих наших ребят. Не было взаимодействия между частями. Воевать научились потом.

— Как война повлияла на Ваши взгляды и жизнь?

— На меня никак. Я пробыл в Чечне чуть больше трёх месяцев и за это время ни разу там не стрелял, боевиков тоже не видел. Ребята из моей части, с которыми мы иногда поддерживаем связь, после войны вернулись к обычной жизни. Но были парни, изменившиеся до неузнаваемости. Помню солдат, вышедших из холодильника (место, где лежали трупы военных до отправки на малую родину – прим. редакции) со стеклянными глазами. Они такими же вернулись на гражданку. Кого‑то она сломала, кто‑то стал хладнокровным, жёстким и даже жестоким. По некоторым было видно, что они уже никогда не вернутся к нормальной жизни.

— Вы тогда думали, что воевать приходится против братьев?

— Даже не знаю. Честно говоря, никто тогда об этом не думал. Мы считали, что войну ведёт сброд уголовников, и российская армия быстро их всех разгонит. Но я до сих пор об этом размышляю и задаю себе вопрос: «За что?». Одна страна, и мы все дети СССР…

Мой собеседник убыл из Чечни в марте 1995 года из‑за воспалительного заболевания. Для него война это череда случайностей в жизни, и, как говорит он сам, ему во многом повезло. Незадолго до Чечни он переехал в Россию из бывшей советской республики, на территории которой шла война.

«Не попал на войну там, попал здесь», – сказал мой собеседник.

Ему действительно просто повезло тогда. Повезло остаться в живых на въезде в Аргун, он не погиб со своими сослуживцами в неразберихе той войны. К сожалению, в первую чеченскую мальчишкам призывникам могла помочь только удача. Они не были знакомы ни с тактикой ведения боя, ни с оружием. Командующие армией бросили их в огонь и не дали шанса стать достойными противниками подготовленных боевиков. Ребята умирали, с честью исполняя свой воинский долг, оставаясь верными присяге…